День Киева 80-х: Бутылка водки, Булгаков и хэви-мэтал.
Это были годы, когда Киев вместе со всей Украиной просыпался от 70-летнего летаргического сна
День Киева сегодня стал рутинным событием. Банальность в развлечениях, праздные зеваки, заточенные на потребление зрелищ. Множество палаток для приема пищи.
А когда-то давным-давно мы брали на День Киева с собой бутерброд с маслом. Кафешек в центре было мало, и стоять в очередях, чтобы перекусить, приходилось по полдня.
Но мы шли за духовной пищей – острой и пряной. И насыщались ею по самую завязку. Так что не могли потом спать по ночам, торопя неспешно движущееся время. Мы ждали Дня Киева целый год – потому что он всегда был маленькой революцией. Совсем маленькой – но революцией. Непредсказуемым и неповторимым творчеством масс.
Пожалуй, все наши майданы вышли из него. Помните злые карикатуры, украсившие Йолку, чучело Януковича в клетке и дуршлаги на головах? А еще раньше, в 2004-м – «кота Леопольда», выставку «американских валенок» и «наколотых апельсинов»? Весь этот карнавал – оттуда!
Тридцать лет назад, в середине 80-х, любое народное творчество требовало санкций свыше. Песни можно было петь только те, что позволял Союз композиторов, плакаты рисовать – по утвержденной методичке, смеяться над старыми, проверенными шутками.
Что-то шевельнулось в 1982-м, когда отмечали 1500-летие Киева. Это был первый за долгие годы праздник, не связанный с гражданской войной, Лениным и взятием Берлина. Первый, когда вместо изваяний коммунистических вождей и генералов был открыт бронзовый памятник князю, его братьям и сестре – в парке у Днепра. И впервые партийные власти совершили невозможную вещь – поставили крест над золоченым куполом реставрированных Золотых ворот. И многие увидели в этом кресте даже не символ запрещенного христианства, а стилизованный Тризуб…
Нам это понравилось, и киевляне захотели еще!
Когда грянула горбачевская Перестройка, столичные власти решили провести День Киева «по-новому». Был задуман карнавал, сродни бразильскому. На Крещатик выкатили «тематические платформы» с сюжетами: о перестройке, гласности, кооперативах. И об антиалкогольной кампании, начатой Горбачевым. Постарались на славу. На центральной улице столицы появился огромный макет бутылки с надписью «Водка», облепленной актерами, изображавшими разные стадии пьянства и алкоголизма. Народ, дотоле наблюдавший лишь партикулярные первомайские демонстрации, от такого кощунства охренел. А потом взорвался овациями и всеобщим оживлением. Реакция была немного не такой, как ожидала власть. А последовавшая за этим давка у Главпочтамта едва не закончилась трагедией.
В центральном комитете КПУ решили не искушать судьбу, и все «креативы» перенесли на Андреевский спуск. И назвали это – «Вернисаж искусств».
…До 80-х Андреевский был кривой и пыльной улочкой. Деревянные лачуги, дворняги, лающие из-под ворот, куры во дворах. Но высочайшим повелением именно Андреевский спуск был избран на роль «киевского Монмартра».
Устраивать «советские монмартры» по всему СССР в какой-то момент стало модно. Первым стал Арбат в Москве, отреставрированный и всецело отданный пешеходам, уличным художникам и музыкантам. Сделать из Андреевского спуска киевский «Арбат» поручили главному коммунисту Подольского района Ивану Салию. Он – справился.
И вот тогда мы узнали, что в неказистом домике на повороте спуска жил запрещенный писатель Булгаков, книги которого в ротопринтном издании читались ночью, с фонариком и под одеялом. А мемориальный барельеф писателя на доме вызвал шок, как если бы сейчас в центре Донецка появился бюст Бандеры. Именно перед домом Булгакова стали собираться первые киевские «неформалы», а заборы и стены расцвели первыми граффити.
Европа стремительно катилась к нам по брущатке Андреевского спуска, и остановить ее было невозможно. Сперва спуск, или как все чаще стали называть – Узвоз, стал местом проведения Дня смеха. Но Киев – не Одесса, в начале апреля тут холодно. А вот День Киева прижился.
Что это было за время!
Народ массово понес на Узвоз свои поделки: лепку, вишивку, самодельные копии Джоконды, офорты, акварели, лакированных леших из древесных корней.
На аллее, ведущей к фуникулеру, разбивали табор запрещенные художники-абстракционисты, сюрреалисты и прочие враги соцреализма. Там выставлялись гости из Ленинграда – легендарные «Митьки» – в полосатых матросках, нестриженные, небритые. И у них можно было за умеренную цену купить шедевр! И надо знать, какой это был прорыв: ведь в те времена предметы искусства «реализовывались» исключительно в так называемых «худсалонах», где проходили экспертизу на лояльность власти, и где их могли выставлять только члены Союза художников и объединений народного промысла.
А потом там же, на Узвозе появились раскопанные археологами фрагменты памятника княгине Ольге Ивана Кавалеридзе, разрушенного большевиками в 1919-м. Многие из нас впервые услышали имя скульптора и с удивлением узнали, что испокон веков на площадях Киева стояли не только памятники Ленину, Чапаеву и Щорсу, но и – это надо же! – княгиням. Все это взрывало наши мозги.
Там, в лакунах от снесенных домов, играли знаменитые сегодня музыканты, витийствовал никому не известный ВВ (пикантность названию придавало то, что этой аббревиатурой партработники называли в междусобойчиках секретаря ЦК КПУ В.В.Щербицкого). И группы, от многих из которых остались только роскошные названия: «Жаба в дирижабле», «Квартира №50» (булгаковские мотивы), «Кому вниз» (модное тогда переиначивание слова «коммунизм»).
Там, прямо перед прохожими пел свои скандальные песни удравший потом в Москву Никита Джигурда (а подыгрывал ему на бас-гитаре брат Руслан), голосом Высоцкого развивая тему: «Хай живе КПРС на Чорнобильській АЕС» – и у них вырывали микрофон и отключали динамики от электричества.
Там появились уличные барды. Последний из могикан – Валерий Винарский и сегодня ждет своих слушателей на пересечении Андреевского и Боричева тока. Там можно было увидеть компартийца Салия, присевшего на ступеньке одного из домов, и пытающегося постичь разумом смысл «тяжелого металла», который сотворяла на гитарах групка музыкантов в цепях и строгих собачьих ошейниках.
Там на широком балконе дома на изгибе улицы актеры бесплатно и проникновенно играли Мастера и Маргариту, Голохвастова и Проню Прокопивну. А по гремящей жестью крыше пробирался булгаковский Кот Бегемот. И канатоходцы в домино смело переходили улицу по тросу, переброшенному куда-то на Замок Ричарда.
Там бродили киевские чудики и городские сумасшедшие, наряженные в самодельные космические наряды из пластиковой пленки, рыцари-реконструкторы, облаченные в доспехи, гусары, козаки с саблями и булавами, Ярославны и Ярославы Мудрые. На День Киева, на Узвоз, начали надевать вышиванки и шаровары, и ваш покорный слуга приобрел там шелковый шейный платок ручной работы, раскрашенный в желтые и голубые тона – и прятал его на всякий случай от милиции.
Там, в самом низу Узвоза, можно было купить свежую, еще теплую ксерокопию полюбившейся карикатуры, прямо из рук авторов – Владимира Казаневского, Виктора Кудина, Юрия Кособукина, Олега Смаля и прочих деятелей полуподпольного Архигума. Народ расхватывал Брежнева и Сталина, Горбачова и Лигачева – все это тогда называлось новомодным словом «политсатира». Но настоящий ажиотаж произвел однажды рисунок кота, падающего вместе с водосточной трубой и думающего: «Не понял?». Кого подразумевал автор? СССР? Всех нас, тогдашних?
Туда модно было ходить продвинутой киевской интеллигенции, а чуть позже – и политикам, показывающим свою связь с народом, скоробогатькам, скупавшим шедевры еще не избалованных высокими заработками будущих гениев живописи.
Там можно было легко встретить председателя Верховного совета, а потом Президента Леонида Кравчука – почти без охраны и приценивающегося к какой-то безделушке.
И в кафе у Рафика съесть ломтик ужасно дорогого, но безумно вкусного торта с фисташковым кремом.
В День Киева на Андреевском расцветал во всей своей силе фестиваль свободной европейской городской культуры. Это потом, спустя годы, она с одной стороны выродилась в торговлю китчем, а с другой – была задавлена золоченым официозом – крылатыми архангелами, лавровыми венками, высокопарной, эклектичной, парадной, огосударствленной тоской. И лишь жалкие остатки уличного креатива нашли пристанище на Пейзажке.
Но тогда – это была революция в умах и полнейшее счастье в душе.
Это был порыв свежего ветра перемен.
Это было еще не единство, но каждый уже шел со своим плакатом и персональным лозунгом. И это была идентификация индивидуализма. Когда все мы почувствовали себя личностями.
Порой кажется, что тогда мы были ближе к Европе, чем теперь. Но, наверное, это только кажется. Мы были смелы и решительны, как неопытный скалолаз, увидавший в просвете грозовых туч белоснежную вершину Джомолунгмы и немедленно вознамерившийся ее покорить.
Мы знали, что где-то там, в лагерях, томятся борцы с режимом. Но они, несущие свой крест, были где-то далеко, были чужие и мрачные. В их пророчества мы не верили, что борьба будет кровавой – не ждали. Мы отчетливо видели наше будущее: светлое и свободное.
Это были годы, когда Киев вместе со всей Украиной просыпался от 70-летнего летаргического сна. Мы смеялись, расставаясь с прошлым – сталинизмом, концлагерями, похоронками, страхами грядущей атомной войны. Расставались беззлобно и беспечно. И казалось тогда – навсегда…
Залишити коментар