Proect Contro
Ви тут:  / Аналітика / Андрей Козлов: Реванш в судебной системе начался полтора года назад

Андрей Козлов: Реванш в судебной системе начался полтора года назад

Андрей Козлов: Реванш в судебной системе начался полтора года назад

На прошлой неделе из Высшей квалификационной комиссии судей (ВККС) был уволен один из ее членов — Андрей Козлов.

Он запомнился своей непримиримой позицией по отношению к судьям, решения которых вызывали вопросы у общественности. В большинстве случаев это не приводило к их увольнению, но, по крайней мере, комиссия не всегда становилась на сторону судей.

Увольнение Козлова многие считают завершением даже тех немногих положительных изменений, которые произошли в судебной системе с 2014 года. О том, когда и почему начался реванш, и как на самом деле работают украинские судьи, Андрей Козлов рассказал в интервью

Об увольнении из комиссии

– Расскажите, пожалуйста, о причинах вашего увольнения. Что произошло?

– Я хочу сказать, что по состоянию на сегодня приказ никакой так и не был опубликован [интервью записывалось в понедельник, во вторник приказ Уполномоченного ВР по правам человека поступил в ВККС ]. Но с утра четверга ходят настойчивые слухи о том, что даже якобы есть документы с какими-то реквизитами и какой-то докладной запиской, на основании которых мои полномочия прекращаются.

Судя по уже существующей информации, были приведены два-три оснований. В основном претензии касались якобы того, есть ли у меня 15-летний стаж в области права или нет его. Я могу представить фабулу только исходя из тех исков, которые подавались к Уполномоченному по поводу приказа о моем назначении. В иске речь шла, насколько я помню, о том, что, во-первых, мое свидетельство о праве на занятие адвокатской деятельностью, выданное в декабре 2003 года, как бы не имеет ясного основания выдачи. Однако я съездил на улицу Белорусскую, где всегда находились органы киевской адвокатуры, где я сдавал экзамен и получил свидетельство. Я легко получил копию решения о выдаче свидетельства от 11 декабря 2003 года и свою адвокатскую присягу от 19 декабря 2003 года. И тут же отправил их Уполномоченному. Может, не проигнорирует.

– За что, по вашему мнению, вас сняли?

– Я далек от мысли, что причина в каких-то действиях кого-либо из членов комиссии вследствие наших внутренних противоречий. Я так не думаю. Это не похоже на них. Да, мы можем внутри «грызться» по вопросам службы, да, у меня очень часто особенная позиция, мы очень часто расходимся во мнениях, но вряд ли это их рук дело. Во-первых, не хочется думать о коллегах плохо, а во-вторых, похоже, ни у кого нет сейчас такого ресурса. Однако причина, думаю, в моей неуступчивости. Плюс интерес может вызывать фигура субъекта назначения и орбита его связей.

– Как долго вы в составе Высшей квалификационной комиссии?

– В октябре 2016 -го меня назначили, 26 октября. В должность вступил 15 ноября.

– Как за это время изменился украинский судебный корпус?

– Очень интересным был первый этап работы этого состава Комиссии, который я не застал. Революция и возникшая с ее победой перспектива ответственности напугала многих судей. В тот момент все понимали, чтоза много лет государство изрядно напортачило . Было ощущение, что, вот сейчас, многое будет активно меняться. И многие просто ушли сами. Во-первых, они не захотели идти на собеседование, запись которого потом публиковалась в YouTube, – это было прогрессивным и классным новшеством для своего времени. Ушло около 1600 судей. Но я в каком-то интервью сказал, что если бы они знали, как все пойдет дальше, они бы, может, и остались. Далеко не всегда это были худшие. Могли быть и люди, которым было просто неприятно через это все проходить. Многих напугала «мусорная люстрация». Какие-то другие, далекие от цивилизованных, методы, которые, как ни странно, были эффективны.

В целом, если говорить о моем впечатлении от судейского корпуса, то да, в большинстве своем там работают настоящие труженики. Но назвать эту группу людей интеллектуальной и нравственной элитой нации я бы с полной уверенностью не смог. А хотелось бы.

– Если вас уволят, что вы будете делать?

– Судиться буду, конечно. Может быть, к концу срока полномочий, в октябре следующего, года появится перспектива обжаловать решение первой инстанции. Может быть, вернусь к адвокатской деятельности или в общественный сектор. В свое время я работал в немецком проекте по поддержке демократии в нашей стране. Я, честно говоря, еще не решил.

– В Украине останетесь или подумываете о том, чтобы уехать?

– Знаете, 2014 год стал первым, когда я перестал пытаться получить «гринкард». Потому что страна оказалась в тяжелом положении. Это было бы стыдненько – тогда отсюда уехать. Но одновременно и перспективы развития открывались великолепные, страна, несмотря на нанесенные ей агрессором раны, ожила. Вы не представляете, насколько я был воодушевлен, когда пришел в Комиссию. Мне казалось, что мы сейчас горы свернем, и я был уверен, что все так думают. Но вернемся к эмиграции: если бы сейчас мне пришло в голову куда-то переехать, я прекрасно понимаю, как это было бы подано. Еще один сбежал, нет?

– Что вы сейчас ощущаете?

– Вообще, довольно тоскливо, выгорание присутствует, но интерес к работе остался. Печально, что многих явлений, которые мы сейчас наблюдаем, можно было избежать, если бы мы сделали так, чтобы определенные категории лиц вообще, ни при каких обстоятельствах, не имели шанса остаться в системе государственного управления.

В чем проблема Украины? Мы всегда говорим о том, что у нас очень талантливый народ, но профессионалов высокого уровня, в силу девальвации образования, у нас не так уж много. А еще необходимо, чтобы это были честные, порядочные люди. Набрать таких во все сферы даже в столице пока маловероятно, не говоря уже о периферии. Гарвардские или оксфордские мальчики и девочки? Я бы не сказал, что они массово горят желанием вернуться сюда. Хотя есть и такие. У нас кому хорошо живется? – айтишникам. Их продукт нужен всегда и всем, при любых обстоятельствах, при любых властях. За это будут платить всегда.

Еще я вижу много перспективных интересных людей в некоторых партийных списках. Но какое место займут эти партии, сколько таких ребят пройдет, насколько их голос будет весом – это все пока предмет для прогнозирования. Большую роль будет играть популизм. Потому что поддержку большинства надо как-то подпитывать. А когда речь идет об этом, тонкие профессиональные решения перестают быть интересными.

О Баришевском суде и других одиозных случаях

– Хочу вам расскажу историю из моей журналистской практики. Когда я работал в издании «Коммерсант», у меня было разбирательство с телеканалом «Интер». Тогда мы первыми написали, что канал продали Фирташу. Хорошковский отрицал это и пообещал нас засудить. Судья, рассматривавшая дело, приехала на BMW, одетая в костюм Chanel, и у нее была сумка Hermes Birkin. Как вы можете это прокомментировать?

– Раньше этот «вау-импульс» присутствовал. Сейчас видно, что и на конкурсы, и на обычное квалификационное оценивание судьи одеваются значительно скромнее. Я не наблюдаю каких-то супердорогих часов, костюмов, машины у судей уже поскромнее. Вопрос только в том, не мимикрия ли это, не изменение ли способов накопления. Надеюсь, речь идет все же об изменении сознания. Обстоятельства конкретного дела комментировать я вряд ли могу.

– Второе мое впечатление как журналиста от того, что происходило в судах. Я писал статью о том, что было вынесено сомнительное решение Скадовского районного суда. И выяснилось, что когда судья принял решение, он уехал отдыхать. И в результате рейдер, в чью пользу было вынесено решение, взял его ключи от сейфа у жены судьи, взял печать и поставил ее на готовый документ…

– Если это правда, то это весьма диковатая провинциальная история, своей непосредственностью взрывающая даже мой мозг. Я даже не знаю, что сказать по этому поводу. Сейчас, например, Общественный совет добропорядочности очень активно отслеживает случаи, когда появляются судебные решения, а судья в это время был или за границей , или на каком-то семинаре, или еще где-нибудь. С семинарами, конечно, по-разному бывает, потому что бывают короткие семинары. Если честно, лично для меня не является крайне принципиальным, чтобы судья все делал только в рабочее время. Какая разница, когда он это сделает, на самом деле?

– Барышевский суд – это продолжение этих всех историй?

– Я вам сам расскажу одну историю. Когда-то вашему покорному слуге пришлось представлять в суде интересы Международной федерации гимнастики, которая находится в Швейцарии, по иску, поданному к ней в Шевченковский районный суд Киева, о признании действий менеджмента федерации коррупционными в соответствии с Конвенцией ООН против коррупции.

– Можно так засудить и Дональда Трампа…

– Можно, конечно. Можно отменить землетрясение, можно признать, что дым над Сикстинской капеллой был не достаточно белым.

– С чем все это связано?

– С тем, что иногда в реформе все-таки надо выбирать какое-то одно стратегическое направление. У меня создалось впечатление, что массовый исход судей, очень сильно оголил систему. Я думаю, что любой теоретик государства и права, тем более судоустройства, скажет вам, что плохая судебная система лучше, чем никакая. Потому что мелкие бытовые вопросы требуют постоянного разрешения, и средние тоже. Видимо, когда встал вопрос между очищением с обновлением и поддержанием какой-то стабильности системы, баланс сместился в сторону поддержания стабильности, чтобы хоть что-то работало, поскольку совсем новым кадрам особо взяться было неоткуда. Набрать их по методу патрульной полиции? Но полицейского можно натренировать за 3 – 4 месяца. Можно ли натренировать за 3 – 4 месяца судью? Не знаю.

А дальше начинается известная дискуссия на тему «Лучше пару лет ошибок, чем бесконечный саботаж». Потому что естественным образом любая система сопротивляется. Любой маятник качается. Конечно, было бы трудно ожидать, чтобы даже самый честный из действующих судей забыл, как оно было вчера, забыл, что считалось нормальным вчера или позавчера или, скажем, 10 лет назад, чтобы он сразу встал на новые рельсы. Или чтобы принял принципы, например, Общественного совета международных экспертов.

Общественный совет международных экспертов (ОСМЭ) – это тот орган, который был создан для формирования Высшего антикоррупционного суда. Члены совета забанили практически 95% тех, кого заранее отметили. Потому что у них было право вето. И здесь особого сопротивления не было. Если трое из шестерых членов ОСМЭ были против, было понятно, что человек не проходит. ОСМЭ вполне естественно и эффективно использовал доктрину обоснованного сомнения. Это означает, что если человек хочет сохранить работу или нанимается на новую, то он обязан развеять сомнения членов совета.

Никто не приходит к работодателю со словами «а ну-ка докажи, что я не гожусь». Это соискатель должен показать, что заслуживает это место. Здесь в Комиссии часто забывают, что мы хоть и правовая, хоть и судебная, но все же большая HR-контора. И мы должны решать, кому остаться, а кому уйти, кого взять, а кого не взять. И использовать тут принципы уголовного процесса, когда каждый считается невиновным до того момента, как это будет опровергнуто, мы не должны. Мы не устанавливаем виновность. Мы просто предлагаем работу – ты либо подходишь, либо не подходишь. Если бы такой перелом в сознании коллег произошел, возможно, все было бы лучше.

Опять-таки, есть корпоративная солидарность. Есть у некоторых просто ощущение, что когда-то был «золотой век», а теперь все не так хорошо. Штука в том, что я не очень верю в то, что объект реформирования способен провести реформу. Он стремится к состоянию покоя. И ожидать, что орган, в котором большинство судей, сделает какой-то необратимый скачок вперед, было бы наивно.

С другой стороны, есть такой европейский стандарт насчет судейского большинства. Венецианская комиссия постоянно о нем напоминает. Но тут надо просто вспомнить историю этого стандарта и для чего он появился. Его ввели, чтобы ограничить влияние на суды гражданского общества, которому суды в любом случае должны быть подотчетны, и сохранить независимость. Ты должен объяснить, почему ты делаешь так или иначе, почему у тебя такие люди вершат правосудие, а не другие. Стандарт этот был призван ограничить влияние самой деятельной и агрессивной ветви власти, исполнительной. Чтобы исполнительная власть не назначала свое большинство и не влияла на правосудие, ввели избранных судей.

Если мы говорим о нашем Высшему совете правосудия, где, например, гражданское общество получает какую-то роль, то тут все несколько по-другому. Нужно просто не допускать влияния исполнительной власти, включая президентскую, на формирование таких органов. И тогда все будет хорошо. В Литве, если мне не изменяет память, в подобной комиссии есть психолог, а возглавляет ее вообще журналист. И нормально, никто не жалуется. На самом деле, мы создали очень могучие инструменты, которые позволяют с достаточной степенью эффективности предотвратить различные риски.

У нас 4 психологических тестирования, включая тест на IQ. Я бы вообще с него начинал. В Голландии когда-то сделали так: взяли всех ученых-юристов, измерили их IQ, посмотрели на результаты, и начали брать в судьи только тех, кто попадает в верхние 50%. И это разумно. Зачем тратить уйму времени и сил, чтобы проверить твою добропорядочность, если уже ясно, что интеллектуально ты к этой работе не готов?

О судебной реформе

– Алексей Филатов, которого называли куратором судебной системы в Администрации президента – что вы можете о нем сказать? Правда ли, что он выстраивал судей под Порошенко и добивался решений, выгодных ему?

– Не знаю, не замечал. По сути, я с ним виделся только на разнообразных встречах, совещаниях и форумах, касающихся судебной реформы.

– Насколько успешно он проводил судебную реформу?

– Мне кажется, что по каркасу, по нормативному обеспечению, все очень даже неплохо. Есть высокие оценки соответствующих международных организаций и иностранных партнеров Украины. Что касается обеспечения дальнейшего подбора кадров, то не знаю. Не знаю, насколько он мог влиять на все, как об этом рассказывают. Мне же хотелось в 2019 году видеть более просвещенное судейское сообщество, нежели то, которое мы получили. Хотя многие довольно лестно отзываются о новом Верховном суде. Может быть, не обо всех кассационных судах, но говорят, что стало лучше.

стности нынешних судей?

– Честность как общечеловеческую категорию? Я вижу довольно много лжецов. Различной степени удачливости и убедительности. И это сразу видно по превышению допустимых показателей шкал валидности психологических тестов. Мы вряд ли можем получить идеального судью. Но мы должны стремиться к тому, чтобы взять лучшее из того, что есть сейчас.

Мне казалось раньше, что было бы неплохо поставить какой-то отсекающий барьер и условно, к какому-то моменту, избавиться от 30% худших. За это время появилась бы смена, на которую можно было бы возлагать определенные надежды. К сожалению, «запараллелить» эти процессы не совсем удалось. Сейчас мы выпустим 700 судей, которые займут какие-то должности. Посмотрим, что из этого выйдет.

Иногда вообще бывают интересные случаи. Бывают целые династии «государственников», где все на каких-то должностях. Это не тот случай, когда мама уборщица, но у нее условный «Порш Каен» внезапно, потому что у нее большой трудовой стаж. Это понятная история. Это история легкая, простая и в большинстве случаев решаемая не в пользу судьи. Я говорю о случаях, когда в семье много интересных персонажей: прокуроров, судей, каких-то госслужащих. Иногда трудно сказать, кто что сделала не так — судья или его родня. Поэтому понятно, для чего введено требование доказывать законность происхождения имущества не только для родственников, но и для близких лиц. Это для того чтобы судью нельзя было подвесить на крючок, чтобы обеспечить его независимость. На такого судью значительно труднее повлиять. А если он нормальный, он будет судить нормально. Его невозможно заставить что-либо сделать, потому что на него нельзя надавить. А если у тебя в близком окружении есть какие-то люди с «рыльцем в пушку», тогда можно сказать: у тебя же есть дядя, а дядя был «не самых честных правил», и мы сейчас придем к дяде. Это инструмент воздействия.


На самом деле, смысл всего этого оценивания, не только в том, чтобы доказать, что судья сам воровал и брал взятки. Но в том, чтобы вывести из системы людей, на которых можно надавить. Это риск, которого надо избегать.

– Как вы относитесь к тому, чтобы отдать часть суверенитета, и перенести решение хозяйственных споров в лондонский суд?

– Если будет найден механизм, как это можно сделать, пробовать можно. Сейчас отмечают, кстати, что Кассационный хозяйственный суд в составе Верховного суда стал значительно более интересным, чем старый Высший хозяйственный суд. Его решения значительно более обоснованны, подход в целом стал более либеральным. Тем не менее, если возникнет идея передать каким-то иностранцам решения (скажем, инвестиционных споров), то можно пробовать. И посмотреть на каких-то группах, какими будут результаты, насколько быстро это происходит и как это потом исполняется. Любой эксперимент для начала необходимо провести в небольшой лаборатории, а потом уже можно смотреть, стоит ли эти результаты экстраполировать на более широкие круги.

О реванше судебной системы

– Большинство предпринимателей, с которыми я общался, считают, что судьи – это те, кого активно используют для рейдерства. И что они выносят неправосудные, коррупционные решения. Как это можно изменить?

– Консультативный совета европейских судей (КСЕС) настоятельно рекомендует, во избежание давления на независимость судей, не оценивать судебные решения. А с другой стороны, суды только и делают, что производят судебные решения. То есть это единственный продукт, который можно как-то оценить. Как это толково сделать? Можно прийти к каким-то индикаторам того, что действия судьи при вынесении решения не отвечали установленным стандартам. Я не имею в виду, что он покинул совещательную комнату или еще что-то сделал. Просто можно установить отсутствие четкой логической связи между определенными событиями и их последствиями.

А еще Венецианская комиссия говорит о том, что само по себе принятие решений Европейским судом по правам человека (ЕСПЧ) против государства в связи с определенными судебными решениями – это еще не основание для применения к судье дисциплинарного взыскания. Но решение решению – рознь. Если в решении речь идет о системной проблеме в законодательстве, как это часто бывает в практике ЕСПЧ, то это одно. А если он оценил действия национального суда, то это другое. Мне кажется, тут могут быть основания для привлечения к ответственности. Если речь идет о каких-то сроках рассмотрения, то это одно. А если это нечто субстантивное, то совсем другое. И тут есть поле для размышлений.

– Сейчас, если выйти на улицы или и пообщаться с обычными людьми, или почитать, что пишут в соцсетях, то можно услышать, как все говорят о реванше. Особенно всех поразило возвращение Андрея Портнова и его поведение. Последние пять лет прошли зря?

– Они прошли не зря. Но меня всегда терзал вопрос: что-то изменилось к лучшему, но хватит ли этого задела, чтобы все удержалось хотя бы на том же уровне, когда маятник качнется обратно? А он всегда находится в движении. Любое общество, любой общественный процесс, в том числе судебная система, испытывают то же самое. Учитывая кадровую составляющую, у меня такой уверенности не было. Сейчас много говорят о том, что судьи уже не те, что они стали более независимыми, способными постоять за себя. Но в принципе для жителей постсоветского пространства достаточно характерна низкая способность отстаивать собственное мнение. А тех, кто любят и умеет его отстаивать, не очень любят в коллективах.

У меня за долгие годы сложилось впечатление, что судебная система всегда тяготела к сильному, к власти. Если сейчас набрали силу какие-то люди, то вполне вероятно, что рано или поздно судебная система может оказаться близкой к ним. Не знаю, удастся ли установить контроль, как это когда-то было, но разнообразные интересные явления, конечно, возможны.

По большому счету, судебная система, как и любая другая, наилучшим образом проверяется в различных экстремальных или полуэкстремальных ситуациях. Интересно, начнет ли меняться практика административных судов в отношении митингов. Мы же не часто слышали за последние годы о запрете митингов – почти не слышали. Если начнутся митинги против будущего правящего большинства, то очень интересно будет посмотреть. Это станет очень показательным моментом для меня.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, что в административный суд органы местного самоуправления или местные госадминистрации подают иски об ограничении права собраний. Вопрос в том, станут ли запрещать такие митинги или не станут. Например, многие судьи вообще считают, что ограничение возможно только путем запрета. Хотя, на самом деле, ограничение предусматривает очень широкий спектр механизмов, вплоть до определения четкого места, четкого времени, параметров проведения и так далее. Например, количество участников, громкость аппаратуры, наличие каких-либо предметов – все это тоже параметры для ограничения, которое должно быть разумным, а не тотальным или репрессивным.

– Когда появились первые признаки реванша?

– Признаки появились где-то год-полтора назад. Как мне кажется, с решения Высшего совета правосудия по тем же «судьям Майдана». По нему видно тенденцию перехода от безусловного наказания к, не то чтобы всепрощению, но достаточному смягчению подходов. Раньше судья Майдана, который запрещал более-менее серьезные митинги (тем более, если на основании этого запрета были потом какие-то силовые действия), который брал людей под арест, лишал водительских прав, чаще всего увольнялся. Наказания за это смягчились.

Кстати, вполне вероятно, что то, что происходит сейчас со мной, — это тоже элемент какого-то обратного маятникового движения.

– Сейчас говорят, что Игорь Коломойский активно возвращается, и что это увеличит количество очень странных решений, подобных тем, которые вынес Барышевский районный суд…

– Я думаю, что опыт будет примерно таким же, как и раньше. Если вдруг возникнут какие-то рейдерские явления (не важно от кого они исходят), и они приобретут волнообразный характер, то люди просто максимально выведут капитал. К сожалению, это так. Страна, в которой возможно такое, – не магнит для капитала. Капитал выводится. Здесь суды проигрываются так или иначе. Или выигрываются, но они затягиваются до такой степени, что результат уже не влияет на конечный итог. Или местами будут какие-то случаи выигрышей. Наверное, какое-то количество интересных судей есть и в Верховном суде сейчас. Никуда не денется и ЕСПЧ. И еще лет пять-шесть — а потом, может быть, маятник качнется обратно.

– Вам не кажется, что мусорными баками уже все не обойдется.

– Это, на самом деле, очень печально, мы вроде бы в довольно развитом цивилизованном обществе живем. А методы грубого силового воздействия, часто, кстати, не вполне по адресу, влияет на умы иногда более эффективно, чем какие-то процедуры, которые должны работать в нормальных обстоятельствах .

О катастрофе Ту-154 над Черным морем

– Вы известны тем, что вели дело о якобы сбитом украинской ракетой над Черным морем самолете Ту-154. Расскажите о нем, пожалуйста.

– Это сложное интеллектуальное дело, где очень много технических вопросов, которые надо очень глубоко и тщательно изучать. Скромно предположу, что в некоторых вопросах применения зенитно-ракетного комплекса С-200 я поднаторел неплохо, а также в радиолокации и так далее. Первое мое авиационное дело (мне тогда всего 20 исполнилось) – это катастрофа в Салониках. Никто не верил, что мы в греческих судах докажем, что виноваты греческие диспетчеры, Греческое государство. Но у нас получилось.

На меня также произвела большое впечатление катастрофа в Скнылове в 2002 году. Потому что я считал тогда, да и сейчас считаю, что взвалить всю вину на пилотов в тех обстоятельства было несколько неправильно. Было допущено множество серьезных организационных ошибок со стороны украинских авиационных властей. В комплексе эту систему никто нормально не рассматривал. Люди видели на экранах, что упал самолет и просто скосил множество зрителей авиашоу. Ну, как бы «ясно», что кто за штурвалом, тот и виноват. Это и легче всего скормить. Все остальное – это сложности и детали.

Я привык смотреть на любую авиакатастрофу как на системное событие, где причина может находиться довольно далеко от следствия. Не обязательно, что событие, которые стоит в цепочке предыдущим, повлияло на случившееся. Все могло начаться значительно раньше. В Греции, например, было именно так. И мне не очень, как проходило скниловское расследование. И я написал в «Украинской правде» большую статью. Я там задал простые вопросы: а что делал самолет там, где его могла достать ракета? Все ли тут в порядке с организацией воздушного движения? Кто был ответственен за этот район воздушного пространства над открытым морем? Тогда я и представить не мог, что с ракетой все тоже очень странно, что нас информационно уже напичкали множеством фейков.

Напомню, что это был российский самолет российский был, он летел из Израиля, это авиакомпания «Сибирь». Короче говоря, пригласили заниматься этим делом. И в 25 лет, в конце 2002 года, я стал представителем Кабинета министров, вместе с коллегами Алешиным и Макаровым. И когда я ушел из «Кисилей» [юркомпания «Василь Кисиль и партнеры»], продолжил тащить это дело в разных его итерациях бесплатно.

Были иски родственников пассажиров и пилотов в Печерском суде. Дела в основном закончились апелляционным пересмотром в 2008 году. С 2004 года был также иск авиакомпании «Сибирь» в хозяйственном суде. В этом направлении все закончилось, по-моему, весной 2013 года — как ни странно, в ЕСПЧ, с жалобами (что говорит о качестве рассмотрения). В принципе, об этом деле можно рассказывать часами.

– Так кто мог сбить этот самолет?

– Мы в целом опровергли возможность поражения этого самолета ракетой при ее нормальном, штатном наведении. С-200 – это зенитно-ракетная система полуактивного наведения. Это как в темной комнате посветить узенькой лазерной указкой: куда ты подсвечиваешь, туда ракета и летит, только волны в данном случае не световые, а радио. Радиолокатор излучает на земле сигнал, направленный на цель, головка самонаведения ракеты принимает его отражение, воспринимает определенным образом его параметры с учетом эффекта Допплера, и ракета постоянно направляется в упрежденную точку встречи с целью.

Почему с самого начала все специалисты считали этот случай крайне странным? Приведу понятный пример. У «Бука» и у С-200 алгоритм наведения один и тот же. Только «Бук» – более модернизированная система, у него есть ряд новшеств. Но метод наведения у них – один и тот же. И всегда это происходит при нормальных условиях – на встречном курсе цели в упрежденную точку. «Боинг» в какой точке «Бук» поразил? Конечно же, поражение произошло в районе кабины. И это естественно, потому что это энергетически наиболее эффективно. Это и с точки зрения масштабов поражения более эффективно, потому что накрывается экипаж, полем поражающих элементов накрываются двигатели.

Ту-154 почему-то на встречном курсе был поражен в заднюю полусферу – над хвостом, что является нонсенсом. Несмотря на все странные траектории, которые рисовали наши русские «друзья», так не бывает. И мы заново моделировали этот процесс – с самого начала, с захвата учебной цели и начала наведения, пуска, срыва наведения, возможности захвата другой цели (Ту-154 или еще чего), на дальнейших этапах полета ракеты, при подходе к цели, сбросе автоматического самонаведения, инициации радиовзрывателя, определении области подрыва. Необходимые для каждого из этих этапов при стрельбе по Ту-154 условия не выполнялись. Просто так не бывает – с точки зрения физики, радиолокации.

Мы пробовали рассматривать события после каждого этапа с точки зрения «допустим, бывает, пойдем дальше». И все равно на следующем этапе условия не выполнялись. Дальше-дальше-дальше – и вот этих «не бывает» накопились десятки. По радиолокации (а она тут первична, от нее все зависит) вообще ничего не получается, по баллистике очень большие вопросы. Вплоть до того, что, например, взрывчатое вещество состоит из гексогена – на 80%, из тротила – на 20%. Нашли какие-то шарики…

Так вот, на этих шариках тротил есть, а гескогена нет. Дело в том, что в этой ракете поражающие элементы – обычные шарики от шарикоподшипников. Но есть проблема – нет ни одного элемента внешней обшивки, кроме обтекателя носового радиолокатора. Он должен быть радиопрозрачный, соответственно, это какой-то пластик. На нем нет вообще никаких поражений. Сделать однозначный вывод о направлении движения шариков по тем материалам и частям, которые нам предоставили, было невозможно. Потому что присутствовало разностороннее движение, и далеко не всегда можно было говорить, что оно рикошетирующее. Потому что при рикошете шарик деформируется как-то, и не может получиться идеально круглое отверстие. По диаметру шарика оно тоже не может получиться. Есть такие отверстия и в потолочной панели с направлением снизу-вверх. Хотя подрыв, по русской версии, произошел сверху. Только внешняя обшивка могла бы дать ответ на вопрос, двигались поражающие элементы снаружи или изнутри.

– И какой может быть вывод?

– Вывод простой. Та версия, которая была предложена, не состоятельна. Опровергнуть это своей доказательной версией (поскольку нет внешней обшивки, нет того, сего, пятого-десятого), к сожалению, не представляется возможным.

– Если говорить не о судебном решении, а лично ваша версия, – на что это больше похоже?

– Вариантов два. Первый – аномальное наведение какой-либо подобной ракеты. Хотя это опровергается шариками, на которых нет того, что должно быть, если речь идет о ракете: гексогена на них нет, только тротил. (Но тротила в боевой части ракеты 20%, а гексогена 80%.) Есть разница в шариках, найденных на месте катастрофы, и шариках из ракеты такой же партии. Она небольшая, но она есть и имеет значение: обычно партия шариков должна быть одна и та же. Опять же разнонаправленное движение – это очень странно. Траектория. Какое-то аномальное наведение может быть теоретически, если вдруг на борту появился некий источник, который или давал широкий спектр сигналов, или давал необходимый сигнал. Хотя, по нашим расчетам, украинская ракета, при тех условиях, которые были, должна была упасть где-то в километрах ста, а самолет был в 240 км. По своим ТТХ, она, конечно, может достигнуть этого места, но только при определенных условиях.

Более того, сложно говорить о точном месте катастрофы и поражения, поскольку местонахождение внешней обшивки на дне моря неизвестно до сих пор. Есть еще несколько интересных нюансов. На больших дальностях по большой цели стрелять сложнее, чем по маленькой. Потому что у большой цели (типа «бомбардировщик, к которому относится и Ту-154) энергетический центр, на который наводится ракета, выносится на 2 – 3 корпуса влево, вправо, вверх, то есть он «гуляет». Плюс имеет значение турбинный эффект двигателей. Подрыв в таких условиях происходит значительно дальше.

Мы считали, какой должна была быть дальность подрыва. Она должна была быть значительно большей – не 15 метров, а более 100. Потом считали вероятность попадания энного количества шариков при таком подрыве, и тоже получались совершенно несопоставимые единицы с теми 404 пробоинами, которые были обнаружены. Таким образом, аномальное наведение ракеты тоже представляется довольно проблематичным.

Остается теракт на борту?

Мы купили в свое время две коробки шариков, два кубика очень тяжелых. И там было примерно 2000 шариков двух соответствующих диаметров, то есть впятеро больше, чем пробоин. Весь этот металл легко раскладывает в пакет-зиплок среднего размера, который несложно разместить где-нибудь в районе хвоста. Шарик – отличная аэродинамическая форма, нередко применяется в начинках различных «адских машинок». Так вполне могло быть и тут.

Олег Гавриш, Яна Панюшкина

Залишити коментар

Ваша електронна адреса не буде опублікована. Обов’язкові поля позначені ( * )

Задум Залужного

Задум Залужного

Ми зобов'язані знищувати не тільки армію ворога, а й структури у тилу, що її забезпечують, - зробити все, що союзники…
400 дней войны, которые изменили мир

400 дней войны, которые изменили мир

Украине не так просто переместиться с политической периферии в центр, но то, что исход войны определит судьбу не только украинского…